Мы едем по среднему Западу, радио в машине настроено на какую-то АМ-станцию, и диктор по радио говорит, что доктор Сара Ловенштейн была светочем нравственности и надежды в пустыне всеобщей бездуховности. Доктор Сара была честным, бескомпромиссным и высоконравственным человеком и не принимала ничего, кроме стойкой и непреклонной добродетели. Она была бастионом честности и прямоты - прожектором, который высвечивал все зло мира. Доктор Сара, говорит диктор, навсегда останется в наших сердцах и душах, потому что собственный дух её несгибаемым и не...
Голос умолкает на полуслове.
И Мона бьет по спинке моего сидения, как раз в район почек, и говорит:
- Только не надо опять. - Она говорит: - Не надо решать свои внутренние проблемы за счет невинных людей.
И я говорю, что бы она прекратила сыпать обвинениями. Может быть, это все из-за пятен на солнце.
Эти поговорить-голики. Эти послушать-фобы.
Баюльная песня звучит у меня в голове. Все получилось так быстро, что я даже этого не замечаю. Я уже засыпал. Кажется, я еще больше теряю контроль. Я могу убивать во сне.
Несколько миль тишины, "мертвый эфир", как это называется у радиожурналистов, потом радио снова включается и уже другой диктор говорит, что доктор Сара Ловенштейн была высоким моральным критерием, по которому миллионы радиослушателей мерили свою жизнь. Она была пламенеющим мечом в деснице Господа, посланная сюда, чтобы изгнать нечестивцев из храма...
И этот диктор тоже умолкает на полуслове.
Мона бьет по спинке моего сидения и говорит:
- Это не смешно. Эти радиопроповедники - они тоже живые люди!
А я говорю: я ничего не делал.
А Элен с Устрицей смеются.
—
"Когда начинаешь убивать, уже невозможно остановиться, - сказал Бонин одному журналисту. - Убивать с каждым разом все проще и проще..."
Вынужден согласиться. Это превращается в дурную привычку.